Вот что писал известный исследователь коммунистического режима Б. Николаевский: «Отравления с помощью врачей с давних пор были излюбленным приемом Сталина. Вспомните рассказ Троцкого о том, что он уже тогда перестал покупать лекарства в кремлевской аптеке на свое имя. Конечно, отравителями были не Плетнев и Левин. Но отравители были. Об этом знали, об этом говорили, и Сталин поступал по-сталински, возводя вину в отравлениях на тех, кто был препятствием в широком применении этого метода устранения противников… Сталин, сам применявший отраву для устранения противников, конечно, не мог не опасаться, что яд будет направлен против него. Отсюда его подозрительность».
У Сталина была служанка, единственная функция которой заключалась в том, что она заливала кипятком запечатанные пакетики чая, хранившиеся в запертом шкафу, который открывался только в присутствии сотрудников НКВД. Однажды охранник обнаружил в шкафу распечатанный пакетик с чаем, после чего эту женщину арестовали.
Сталин считал потенциальным отравителем любого из членов Политбюро. Хрущев рассказывал, что, садясь со своими соратниками за стол, Сталин сначала заставлял каждого из них под различными, хотя и весьма прозрачными предлогами, пробовать все, что подано, и лишь потом сам начинал пить и есть. «У нас имелись излюбленные блюда, а повара их хорошо готовили. Харчо был очень вкусным. Его брали все подряд, и тут уж Сталин не сомневался», – вспоминал Никита Сергеевич. Лишь Берия не должен был пробовать пищу: он ел только зелень и привозил ее с собой.
Для оправдания сталинской паранойи можно привести такой факт. Находясь на конгрессе в Копенгагене, доктор из Санупра Плетнев, который был впоследствии осужден на «московских процессах», заявил в частной беседе с Флемингом, лауреатом Нобелевской премии: «Моя родина превращена злым гением Сталина в концентрационный лагерь… Если бы я не принимал клятву Гиппократа или не был бы российским аристократом, я бы отравил Сталина, чтобы избавить мою несчастную родину от чудовища, но я – человек чести и слова, я выпью до конца ту чашу, которую принуждают пить мой несчастный, искалеченный и зараженный моральной проказой народ».
Значительно конкретнее были планы отравления Сталина, разработанные немецкой разведкой. В Смоленскую область были заброшены двое диверсантов: мужчина и женщина. Один из них, по документам Шилов-Таврин, – майор СМЕРШа, Герой Советского Союза, вторая, опять-таки по документам, – его жена. Они должны были устроиться в Москве. Затем им предписывалось проникнуть на какое-либо торжественное собрание, где бы присутствовал Сталин. «Майор Таврин» должен был выстрелить в вождя отравленной пулей. В качестве запасного рассматривался вариант, при котором им следовало расстрелять автомобиль едущего отдыхать Верховного Главнокомандующего, для чего у диверсантов имелась портативная реактивная базука – «панцеркнакке». Но эти планы были из области шпионской фантастики. Диверсантов взяли 5 августа 1944 года там же, в Смоленской области, неподалеку от места приземления. 1 февраля 1952 года «Шилов» и его «жена» были приговорены к расстрелу.
На то, что Сталин больше всего боялся отравления, указывает и та тщательность, с которой он оградил свою Кунцевскую дачу-крепость от проникновения яда не только в пищу, но и из воздуха: «К его столу везли рыбу из специальных прудов, фазанов и барашков из специальных питомников, грузинское вино специального разлива, свежие фрукты доставлялись с юга самолетом. Он не знал, сколько требовалось транспортировок за государственный счет, чтобы регулярно доставлять все это к столу…» «База» существовала, главным образом, для того, чтобы специальные врачи подвергали химическому анализу на яды все съедобное, поставлявшееся на кухню. К каждому свертку с хлебом, мясом или фруктами прилагался специальный «акт», скрепленный печатями и подписью ответственного «ядолога»: «Отравляющих веществ не обнаружено». «Иногда доктор Дьяков появлялся у нас на квартире в Кремле со своими пробирками и «брал пробу воздуха» из всех комнат», – писала в своих мемуарах Светлана Аллилуева. Все приходящие в Кремль посылки с подарками вождю тут же отправлялись в лабораторию на исследование.
Кстати, Саддам Хуссейн, которого называли арабским Сталиным, тоже к столу получал запечатанные бутылки с напитками, которые прошли проверку у специалистов Амн-аль-Хасса, личной охраны диктатора, которой командовал сын Хуссейна, Кусай. А вот блюда на столе у вождя иракского народа пробовал сын шеф-повара. До такого даже Иосиф Виссарионович не додумался. В Москве распространились слухи о романтической смерти Надежды Аллилуевой, жены Сталина. Вместо вульгарного самоубийства ей приписывалось самопожертвование – якобы она отравилась, пробуя еду, приготовленную для своего достойного супруга. Но эта версия скорее всего – дезинформация.
Однако сталинская паранойя не позволяла ему полностью доверять даже членам Политбюро или проверенным медикам, и диктатор часто использовал для контроля за своей пищей случайных людей. Вот что вспоминал, например, Н. Т. Федоренко о своей работе переводчиком в 1949 году во время визита Мао Цзэдуна в Москву:
«… – Товарищ Федоренко, – обратился ко мне Сталин, – подойдите ко мне с вашей тарелкой.
Когда я приблизился к нему, он, как обычно, не глядя в мою сторону, сказал:
– Возьмите это кушанье. Редкое это блюдо. Возможно, вы отведаете его первый раз в жизни… Первый и последний, как говорится.
Разумеется, я поблагодарил за угощение, но тревожная мысль сверлила мое сознание. Не могло не настораживать то, что официантка, показывая блюда хозяину, о чем-то с ним шепталась, а потом, вместо того, чтобы отнести это блюдо и поставить на сервировочный стол, поставила блюдо около Сталина.
– Так как же, товарищ Федоренко, понравилось вам блюдо? – вскоре спросил он меня.
– Извините, товарищ Сталин, замешкался я тут… – вымолвил я кое-как. – Очень деликатное…
– Что же вы молчали? – добавил он почти одобрительно.
Блюдо это, действительно, оказалось вкусным – печень индейки, приготовленная с перцем и солью. Кавказский деликатес».
После опробования на переводчике Сталин приступил к еде.
В ярко освещенном коридоре, ведущем к кабинету Сталина, через каждые десять метров стояли часовые в форме НКВД, вооруженные револьверами в раскрытых кобурах. Поговаривали, что пули в этих револьверах покрыты слоем цианистого калия. Любое, даже самое легкое ранение вызывало мгновенную смерть. И еще ходил слух, что больше всех боялся этих молодцов сам Сталин, убежденный, что когда-нибудь именно кто-то из них пристрелит его самого. Логика была простой: кроме этих головорезов, никто не имел права даже приближаться к кабинету вождя с оружием. Всех, независимо от звания и занимаемой должности, обыскивали на трех контрольных постах. Поэтому офицеров охраны расстреливали на всякий случай через каждые полгода, постепенно заменяя новыми, объявляя при этом, что те переведены на новое место службы, а родственники через известный промежуток времени получали извещение, что такой-то «погиб при исполнении служебных обязанностей», и им даже давали пенсию за погибшего.
«Собственные отравления» Сталин проводил не через Ягоду и его «чемоданчик», а по линии личного секретариата, хотя, конечно, отравители (особенно за границей) были из официального аппарата НКВД. Примером подобного использования яда на высшем уровне, например, была смерть Георгия Димитрова. Верный сталинист, Димитров, ставший после 1944 года безраздельным правителем Болгарии, укусил Хозяина за руку. Задуманная им «балканская конфедерация» была попыткой выйти из-под контроля Сталина. Он поддержал независимый курс Белграда и, проезжая через Югославию в Москву по очередному вызову на «отдых» и «беседы», советовал югославам оставаться твердыми в своем споре с Москвой. В феврале 1948 года Сталин орал на Димитрова в своем кабинете: «Вы зарвались, как комсомолец… Вы и Югославия ничего не сообщаете о своих делах!» Из следующей своей поездки в Кремль Димитров в Болгарию больше не вернулся. Официальное сообщение гласило, что Димитров скончался 2 июля 1949 года «после продолжительной и тяжелой болезни (печень, диабет) в санатории «Барвиха» близ Москвы». Как и Ленина, по приказу Сталина Димитрова забальзамировали.