Об изоляции Горького в последние годы перед смертью оставил свидетельства советский писатель Михаил Слонимский: «С 1933 года в доме Горького стали господствовать Ягода, Крючков. К ним прибавился Авербах, родственник Ягоды… После съезда писателей стало невозможно пробиться… Приходишь – а в первой же комнате, в углу, за большим столом, компания молодых людей с бицепсами, хорошо одетых, во главе с П. П. Крючковым. И сразу подымаются двое или трое, становятся на пути. Крючков и еще кто-нибудь кричат: «– А! Сюда!» А на столе коньяк, вина, ликеры, богатая закуска. И попадаешь в плен. Не вырваться. Расскажут случаи из жизни, подливают в рюмку… Пришвин, глядя поверх голов, прошел. Минут через 50 он вышел. Мы встали – и за ним. На улице Пришвин сказал: Алексей Максимович все видит. Он говорит, что изолирован, в плену, в заключении». В последний месяц перед смертью Горькому отказали в поездке за границу на лечение. Вся переписка писателя просматривалась и его многочисленные письма к Ромену Роллану оседали в архиве Сталина.

Сразу же после смерти Горького присутствующие врачи приступили к вскрытию трупа прямо на стоявшем в спальне столе. Извлеченный мозг пролетарского писателя кинули в ведро. И его вынес к машине Петр Крючков, доверенный человек Ягоды, состоявший при Горьком в качестве личного секретаря. «Неприятно было нести это ведро с мозгами еще недавно живого человека», – запишет он 30 июля 1936 года. Мозг Горького по распоряжению Сталина доставили в Институт мозга для дальнейших исследований.

В марте 1938 года растиражированная версия смерти Горького была официально опровергнута в ходе процесса так называемого Второго антисоветского правотроцкистского блока. На этом суде шла речь об убийстве писателя, совершенном доктором Л.Левиным (он якобы преднамеренно усугубил болезнь Горького). Один из обвиняемых, Бессонов, бывший советский дипломат, который работал в Берлине, показал на процессе, что Троцкий сказал: «Горький близко стоит к Сталину, он ближайший друг его и проводник генеральной линии партии. Вчерашние наши сторонники из интеллигенции в значительной мере под влиянием Горького отходят от нас. Горького надо убрать. Передайте это мое поручение Пятакову». Эти слова, естественно, были придуманы во время следствия.

А вот еще одной причиной, вполне реальной для устранения, была так называемая «партия беспартийных», или «Союз интеллигентов». Идею создания подобной организации выдвинула часть оппозиционно настроенной советской научной и творческой интеллигенции и, прежде всего, Максим Горький. «Союз» мог бы выступить на выборах в советский парламент отдельным списком, а в дальнейшем «конструктивно помогать» правящей партии – ВКП(б). Предполагалось, что список кандидатов в депутаты от этой партии возглавят А. М. Горький, академик И. П. Павлов, А. П. Карпинский (президент АН СССР) и В. И. Вернадский. Максим Горький стремился сделать власть более гуманной, пытался «перевоспитать» сначала Ленина, а затем и Сталина. Конечно, из этого ничего не могло выйти. Но Горький думал иначе. К слову, сначала скоропостижно скончались Карпинский и Павлов, а затем и пролетарский писатель.

Организатором убийства признал себя Ягода. Из показаний на процессе следовало, что он требовал от своих подчиненных во что бы то ни стало убрать Горького физически. Ягода, при проведении тайного обыска, нашел в матраце дневник писателя и сказал Крючкову, секретарю Горького и агенту НКВД: «Вот ведь, старая б…! Сколько волка ни корми – все равно в лес смотрит!» Еще одной причиной для неприязни Ягоды к Горькому могла быть и чисто бытовая – глава НКВД был любовником жены сына Горького, Н. Пешковой.

Как исполнителя своих планов, которые касались и Буревестника, Ягода на следствии назвал докторов Плетнева и Левина. Плетнев дал следующие показания: «Ягода мне заявил, что я должен помочь ему в физическом устранении некоторых политических руководителей страны… Должен признать, что в моем согласии на эти преступления сыграли роль и мои антисоветские настроения, которые я до ареста всячески скрывал, двурушничая и заявляя о том, что я советский человек». Конкретно об отравлении Горького рассказал Левин, которого публично допросил прокурор Вышинский.

Но впоследствии Левин был реабилитирован за отсутствием состава преступления.

О том, что, вероятнее всего, отравление все-таки было, впервые заявили открыто в 1954 году. Подробности смерти Горького были изложены бывшей заключенной ГУЛАГа Бригиттой Герланд в «Социалистическом вестнике». В 1948 году она встретилась с профессором Д. Плетневым в Воркутинском лагере. Немка по происхождению, Бригитта Герланд работала фельдшером в лагерном лазарете под началом Д. Плетнева. Доктор рассказал ей, что во время болезни А. М. Горького на его ночном столике стояла бонбоньерка, в которую накануне смерти писателя кто-то положил конфеты. 18 июня 1936 года Горький щедро одарил конфетами двух санитаров и сам съел несколько штук. Через час у всех троих начались мучительные боли, а еще через час все трое умерли. Было немедленно произведено вскрытие, которое подтвердило, что смерть наступила от яда. Врачи об этом промолчали, опасаясь «карающего меча революции». Не противоречили они и тому, что была продиктована лживая версия о смерти Горького. Но по Москве поползли слухи, будто писателя отравили по приказу Сталина, которому независимость Буревестника стала надоедать. В день смерти Горького воспитательница увезла его внучек – Марфу и Дарью – кататься на лодке и долго не отпускала, даже когда дети начали проситься домой. Лишь дождавшись сигнала с берега, она причалила к пристани. Дома дети узнали о смерти дедушки.

Через несколько дней, вопреки воле писателя (он хотел быть похороненным на Новодевичьем кладбище рядом с умершим ранее сыном), по решению правительства тело его сожгли и отказали вдове в просьбе о выделении ей горсти пепла.

Кстати, «профессор-философ» Юдин, он же секретарь Союза писателей и негласный сотрудник НКВД, еще 31 мая говорил своим знакомым, что Горький смертельно болен и надежды на благоприятный исход нет никакой. Нужно было отвлечь внимание публики, и тогда были придуманы «врачи-вредители».

ТОРТИК ДЛЯ НАДЕНЬКИ

Конец 1930-х, Москва. Отшумели публичные процессы над троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами, шпионами, диверсантами, вредителями. Но кого-то продолжают сажать, а кого-то начинают выпускать. И в это время незаметно угасает государственная вдова, Надежда Константиновна Крупская. После разгрома большевистской гвардии, непреклонно мечтавшей о мировой революции, она осталась почти в одиночестве.

Крупская стала помехой планам генсека еще в декабре 1922 года, когда Политбюро возложило на Сталина заботы о здоровье заболевшего вождя. То она в письме Л. Б. Каменеву просила оградить ее «от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз», и Сталину пришлось приносить по этому поводу письменные извинения. То рассказала мужу, как Сталин обругал ее по телефону, в связи с чем Ленин продиктовал предпоследнее в своей жизни письмо, угрожая некогда верному, но неизменно грубому соратнику разрывом отношений. То публично защищала оппозицию, то протестовала против мумифицирования тела умершего мужа и, наконец, отказалась посещать Мавзолей. «А чем, собственно, отличается тов. Крупская от всякого другого ответственного товарища?» – спрашивал усатый генсек еще в 1925 году, но ни изолировать, ни ликвидировать ее ни в одном из трех московских процессов, где все подсудимые были товарищами и друзьями Крупской, все-таки не решился. Он умел выжидать.

Одиннадцать томов собственных сочинений о коммунистической педагогике не могли согреть душу Надежды Константиновны, в которой поселились печаль и разочарование, но, естественно, только не в идеологии. Можно считать даже актом милосердия сталинский подарок с отравой в день рождения. Хотя следует заметить, что сталинская опала и недовольство были искусно замаскированы. Крупскую не трогали, когда она вступалась за арестованных старых большевиков, и даже устраивали показательные допросы в присутствии членов Политбюро. Правда, эти допросы, как, например, в случае обвинения Осипа Пятницкого, не могли убедить твердокаменную вдову в виновности старых товарищей. Как она могла поверить в предательство Пятницкого (Ароновича), если именно через него передала старому другу Карла Маркса – Эстману – ленинское «Завещание», которое Борис Суварин, один из руководителей французской компартии, позднее исключенный из нее по приказу Сталина, опубликовал в «Коммунистическом бюллетене». Политбюро РКП(б) назвало эту публикацию фальшивкой и пропагандой, даже оппозиционный Троцкий выступил с опровержением ленинской работы, но все же руководителям партии пришлось ознакомить с «Завещанием» делегатов партийного съезда. И если бы Пятницкий действительно оказался тем, за кого его пыталось выдать следствие, то тайна передачи завещания непременно бы всплыла, и гнев Сталина был бы неописуем. Поэтому она не верила. В разгар арестов 1937 года Надежда Константиновна с Марией Ильиничной, сестрой Ленина, посетили в Кремле вождя. Они просили за старых большевиков, кинутых в застенки Лубянки. Сталин встретил их просьбы матом и криком: «Кого вы защищаете – убийц защищаете!» Крупскую и сестру Ленина вывели на улицу под руки, бледных и дрожащих.