Надежда Константиновна работала много и плодотворно – каждый день встречи, каждые два дня письмо, каждые три дня – выступление. Вот как прошел, к примеру, день 23 февраля, накануне дня ее рождения. Начала она работу с чтения 20 писем, написала одно, позвонила в ЦК партии Андрееву, затем Поспелову, потом встретилась с двумя товарищами, напоследок приняла участие в многочасовом заседании Совнаркома о Третьем пятилетнем плане. Говорить о какой-то болезни или упадке сил не приходится.
Хотя на окружающих Крупская производила впечатление призрака из прошлого. Вот какой ее видел в 1930-е годы молодой выдвиженец Никита Хрущев: «Бывало, придет дряхлая старушка, ее все сторонятся, потому что она была человеком, который не отражает партийной линии и к которому надо присматриваться, потому что он неправильно понимает политику партии».
26 февраля 1939 года Крупская праздновала свое семидесятилетие. Но так как этот день был рабочим, а настоящие большевики предрассудками не страдали, гости к юбилярше собрались заранее, 24 февраля съехались на дачу в Архангельском. Среди приехавших друзей были 3. П. и Г. М. Кржижановские, В. Р. Менжинская. Прибывших встречала В. С. Дриздо, бессменная секретарша Крупской с 1919 года. Юбилярша была весела и бодра. Но уже поздним вечером, после десерта, Крупская почувствовала себя неважно, не отпускала боль в животе, и ее срочно увезли в кремлевскую больницу. Наблюдавшие ее врачи обнаружили все признаки кишечной непроходимости, но от оперативного вмешательства отказались. Было вынесено суждение о наличии воспалительного очага в брюшной полости в связи с закупоркой склеротических сосудов кишечника. Следствием закупорки стало общее омертвление части кишечника с последующим воспалением брюшины. Болезнь развивалась стремительно и с самого начала сопровождалась резким ослаблением сердечной деятельности. Крупская потеряла сознание.
26 февраля она пришла в себя, была в полном сознании. Окружавшие рассказали ей обо всех поздравлениях, прибывших из Кремля «близкому другу и помощнику вождя», а также о телеграммах от советских пионеров. Крупская не теряла энергии и не собиралась долго лежать, намеревалась присутствовать на XVIII съезде партии, назначенном на март. Но 27 февраля 1939 года в 6 часов 15 минут утра ее сердце перестало биться. Вскрытие подтвердило вышеприведенный диагноз.
А теперь несколько слов о десерте, поданном на дне рождения. Это был присланный Сталиным торт. Все дружно ели его и хвалили. И лишь Крупская, одна из всех, умерла в больнице от острого отравления. Оставшиеся в живых участники вечера все последующие годы все как один отметали версию об отравлении. Однако, имея представление о разнообразии ядов, разрабатываемых в спецлабораториях, говорить о случайности не приходится.
После смерти Крупской 27 февраля появилось заключение врачей из «кремлевки»: «Заболевание началось с сильных болей во всем животе, к которым присоединилась многократная рвота, резко учащенный пульс, посинение носа и конечностей. При явлениях паралича сердечной деятельности тов. Крупская скончалась». Это заключение Сталин бережно хранил в своем архиве.
Уже 8 марта в прессе появился Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденом Ленина наблюдавших Крупскую врачей Спасокукоцкого и Очкина «за выдающиеся заслуги в области хирургии и лечебной помощи больным в больнице № 1 при Наркомздраве СССР».
На торжественных похоронах Сталин лично нес урну с прахом Крупской. Она удостоилась ниши в Кремлевской стене, но уже на следующий день после похорон на квартире и даче Крупской был произведен тщательный обыск, и часть архива была изъята. Издательство Наркомпроса получило директиву: «Ни одного слова больше не печатать о Крупской». Книги и брошюры Крупской изымались из библиотек для уничтожения и передачи в спецхран.
СЫН ТРОЦКОГО – ЖЕРТВА ОТРАВЛЕНИЯ
Лев Седов, сын Троцкого, в отличие от отца, за океан не уехал. Он оставался в Париже, осуществлял связь между группами троцкистов и выпускал, правдами и неправдами раздобывая средства, «Бюллетень оппозиции». Но его отец, живя в далекой Мексике и не зная условий работы в Европе, хотел значительно большего. Отчаянно пытаясь удовлетворить безрассудные требования Троцкого, Лев Седов продолжал откладывать операцию аппендицита, несмотря на рецидивы болей. После острого приступа, случившегося 8 февраля 1938 года, стало ясно, что медлить больше нельзя.
Этьен (агент Москвы Марк Зборовский) помог убедить Седова в том, что избежать наблюдения НКВД можно, сделав операцию не во французской больнице, а в небольшой частной клинике «Монморанси», которой владели российские эмигранты и где, хотя Седов ничего, вероятно, не подозревал, действовала агентура НКВД. Не успел Этьен вызвать «скорую помощь», как тут же (как он признался позднее) поставил в известность НКВД. Седова прооперировали вечером того же дня. В течение последующих нескольких дней он шел на поправку. Якобы по причинам безопасности Этьен отказался сообщить французским троцкистам адрес клиники (который он ранее сообщил НКВД). Седова посещали только его жена Жанна и Этьен. 13 февраля произошло неожиданное и таинственное обострение болезни. Седова обнаружили идущим по коридору клиники и выкрикивающим что-то в бреду. Хирург был настолько ошеломлен состоянием пациента, что спросил у его жены Жанны, не мог ли тот пытаться покончить с собой. В ответ на это Жанна расплакалась и сказала, что его, должно быть, отравили агенты НКВД. Состояние Седова быстро ухудшалось, несмотря на неоднократное переливание крови, 18 февраля он умер в мучениях. Ему исполнилось 32 года. Рутинная проверка определила причины смерти как послеоперационные осложнения, сердечную недостаточность и низкую сопротивляемость организма. Анализы на присутствие ядов в организме не проводились.
Ликвидацией Седова по личному распоряжению Ежова занимался сотрудник НКВД Серебрянский. Он был известен тем, что 13 июля 1937 года его утвердили начальником Специальной группы особого назначения (СГОН) при НКВД СССР. Серебрянский в свое время, по личному указанию Ягоды, принимал участие в создании токсикологической лаборатории НКВД. Первоначальной целью операции было не устранение Седова, а его похищение. Для вывоза сына Троцкого за пределы Франции Серебрянский купил рыболовецкое судно, а для подстраховки – самолет. Но планы вывоза из-за подозрительности Седова сорвались, и тогда решили применить яд.
«ПАПУ ВСЕ-ТАКИ УБРАЛИ…»
8 ноября 1932 года в семье Сталина произошла страшная трагедия – застрелилась жена «кремлевского горца» (а может быть, он ее сам убрал) Надежда Аллилуева. Застрелилась из маленького дамского «вальтера», подаренного ей в Германии Павлом Аллилуевым, ее братом. «Ну, нашел что подарить», – сердился потом на брата жены Иосиф Виссарионович. Но, как обычно, расправу с провинившимся родственником он отложил.
Очередь Аллилуева пришла в период «большого террора». До этого он спокойно работал, занимаясь проблемами внешней торговли, дослужился до зам. наркома. Но кольцо вокруг него все сужалось и сужалось. Одного за другим сажали коллег Аллилуева по работе. Он по-родственному обращался к Сталину, и тот некоторых выпускал, еще больше свирепея от наглости подарившего пистолет брата.
Но дошла очередь и до провинившегося деверя. Как и комдив Павлов, Аллилуев приехал вечером 1 ноября 1938 года из Сочи, утром попил кофе, съел яйцо вкрутую, а в два часа позвонили с работы его жене: «Чем вы своего мужа накормили, его тошнит». Заболевшего Аллилуева отвезли в «кремлевку». Там он и умер. Жене даже не дали возможности попрощаться с ним.
Сталин сохранил в своем архиве заключение о смерти Павла Аллилуева: «2.11.38. Смерть П. Аллилуева последовала от паралича болезненно измененного сердца. Товарищ Аллилуев, вернувшись из Сочи 1.11.38, по словам окружающих, чувствовал себя хорошо, был оживлен и весел. Утром 2 ноября явился на работу также в хорошем настроении. В 11 часов почувствовал себя плохо, была обильная рвота, полуобморочное состояние… При поступлении обнаружено агонизирующее состояние, без сознания, с синюшностью лица. Больной в сознание не приходил, и через 20 минут наступила смерть».